сказал, что деревня недалеко и почта там: завтра домой можно депешу послать.
Мамка
Через день я уж в деревне был и ждал, что будет из дому. Приехала мамка и не ругала, а только всё ревела: поглядит — и в слёзы. «Я, — говорит, — тебя уж похоронила…» Ну, с отцом дома другой разговор был.
Механик Салерно
I
Итальянский пароход шёл в Америку. Семь дней он плыл среди океана, семь дней оставалось ходу. Он был в самой середине океана. В этом месте тихо и жарко. И вот что случилось в полночь на восьмые сутки.
Кочегар шёл с вахты спать. Он шёл по палубе и заметил, какая горячая палуба. А шёл он босиком. И вот голую подошву жжёт. Будто идёшь по горячей плите. «Что такое? — подумал кочегар. — Дай проверю рукой. — Он нагнулся, пощупал. — Так и есть, очень нагрета. Не может быть, чтобы с вечера не остыла. Неладно что-то». И кочегар пошёл сказать механику. Механик спал в каюте. Раскинулся от жары. Кочегар подумал: «А вдруг это я зря, только кажется? Заругает меня механик: чего будишь, только уснул».
Кочегар забоялся и пошёл к себе. По дороге ещё раз тронул палубу. И опять показалось — вроде горячая.
II
Кочегар лёг на койку и всё не мог уснуть. Всё думал: сказать — не сказать? А вдруг засмеют? Думал, думал, и стало казаться всякое, жарко показалось в каюте, как в духовке. И всё жарче, жарче казалось. Глянул кругом — все товарищи спят, а двое в карты играют.
Никто ничего не чует. Он спросил игроков:
— Ничего, ребята, не чуете?
— А что? — говорят.
— А вроде жарко.
Они засмеялись:
— Что ты, первый раз? В этих местах всегда так. А ещё старый моряк!
Кочегар крякнул и повернулся на бок. И вдруг в голову ударило: «А что, как беда идёт? И наутро уже поздно будет? Все пропадём. Океан кругом на тысячи вёрст. Потонем, как мыши в ведре».
Кочегар вскочил, натянул штаны и выскочил наверх. Побежал по палубе. Она ему ещё горячей показалась. С разбегу стукнул механику в двери. Механик только мычал да пыхтел. Кочегар вошёл и потолкал в плечо. Механик нахмурился, глянул сердито, а как увидел лицо кочегара, крикнул:
— Что случилось? — и вскочил на ноги. — Опять там подрались?
А кочегар схватил его за руку и потянул вон. Кочегар шепчет:
— Попробуйте палубу, синьор Салерно.
Механик головой спросонья крутит — всё спокойно кругом. Пароход идёт ровным ходом. Машина мурлычет мирно внизу.
— Рукой палубу троньте, — шепчет кочегар, схватил механика за руку и прижал к палубе.
Вдруг механик отдёрнул руку.
— Ух, чёрт, верно! — сказал механик шёпотом. — Стой здесь, я сейчас.
Механик ещё два раза пощупал палубу и быстро ушёл наверх.
III
Верхняя палуба шла навесом над нижней. Там была каюта капитана.
Капитан не спал. Он прогуливался по верхней палубе. Поглядывал за дежурным помощником, за рулевым, за огнями.
Механик запыхался от скорого бега.
— Капитан, капитан! — говорит механик.
— Что случилось? — И капитан придвинулся вплотную, глянул в лицо механику и сказал: — Ну, ну, пойдёмте в каюту.
Капитан плотно запер дверь. Закрыл окно и сказал механику:
— Говорите тихо, Салерно. Что случилось?
Механик перевёл дух и стал шептать:
— Палуба очень горячая. Горячей всего над трюмом, над средним. Там кипы с пряжей и эти бочки.
— Тсс! — сказал капитан и поднял палец. — Что в бочках, знаем вы да я. Там, вы говорили, хлористая соль? Не горючая? — Салерно кивнул головой. — Вы сами, Салерно, заметили или вам сказали? — спросил капитан.
— Мне сказал кочегар. Я сам пробовал рукой. — Механик тронул рукой пол. — Вот так. Здорово…
Капитан перебил:
— Команда знает?
Механик пожал плечами.
— Нельзя, чтобы знали пассажиры. Их двести пять человек. Начнётся паника. Тогда мы все погибнем раньше, чем пароход. Надо сейчас проверить.
Капитан вышел. Он покосился на пассажирский зал. Там ярко горело электричество. Нарядные люди гуляли мимо окон по палубе. Они мелькали на свету, как бабочки у фонаря. Слышен был весёлый говор. Какая-то дама громко хохотала.
IV
— Идти спокойно, — сказал капитан механику. — На палубе — ни звука о трюме. Где кочегар?
Кочегар стоял, где приказал механик.
— Давайте градусник и верёвку, Салерно, — сказал капитан и закурил.
Он спокойно осматривался кругом. Какой-то пассажир стоял у борта.
Капитан зашагал к трюму. Он уронил папироску. Стал поднимать и тут пощупал палубу. Палуба была нагрета. Смола в пазах липла к руке. Капитан весело обругал окурок, кинул за борт.
Механик Салерно подошёл с градусником на верёвке.
— Пусть кочегар смерит, — приказал капитан шёпотом.
Пассажир перестал глядеть за борт. Он подошёл и спросил больным голосом:
— Ах, что это делают! Зачем, простите, эта верёвка? Верёвка, кажется? — И он стал щупать верёвку в руках кочегара.
— Ну да, верёвка, — сказал капитан и засмеялся. — Вы думали, змея? Это, видите ли… — Капитан взял пассажира за пуговку. — Иди, — сказал капитан кочегару. — Это, видите ли, — сказал капитан, — мы всегда в пути мерим. С палубы идёт труба до самого дна.
— До дна океана? Как интересно! — сказал пассажир.
«Он дурак, — подумал капитан. — Это самые опасные люди».
А вслух рассмеялся:
— Да нет! Труба до дна парохода. По ней мы узнаем, много воды в трюме или нет.
Капитан говорил сущую правду. Такие трубы были у каждого трюма.
Но пассажир не унимался.
— Значит, пароход течёт, он дал течь? — вскрикнул пассажир.
Капитан расхохотался как мог громче:
— Какой вы чудак! Ведь это вода для машины. Её нарочно запасают.
— Ай, значит, мало осталось! — И пассажир заломил руки.
— Целый океан! — И капитан показал за борт.
Он повернулся и пошёл прочь. Впотьмах он заметил пассажира.
Роговые очки, длинный нос. Белые в полоску брюки. Сам длинный, тощий. Салерно чиркал у трюма.
V
— Ну, сколько? — спросил капитан. Салерно молчал. Он выпучил глаза на капитана.
— Да говорите, чёрт вас дери! — крикнул капитан.
— Шестьдесят три, — еле выговорил Салерно.
И вдруг сзади голос:
— Святая Мария, шестьдесят три! Капитан оглянулся. Это пассажир, тот самый.
Тот самый, в роговых очках.
— Мадонна путана! — выругался капитан и сейчас же сделал весёлое лицо. — Как вы меня напугали! Почему вы бродите один? Там наверху веселее. Вы поссорились там?
— Я нелюдим, я всегда здесь один, — сказал длинный пассажир.
Капитан взял его под руку. Они пошли, а пассажир всё спрашивал:
— Неужели шестьдесят? Боже мой! Шестьдесят?
